всегда следует учитывать и то, что обошли молчанием
Узнаю тебя, жизнь, принимаю,
И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя неудача,
И удача - тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет...
Саша Блок, что бессонной вьюжной ночью твердил заклинанья у ног дамы, закутанной в черную шаль...
Я не хочу греметь доспехами. Я нахожусь в состоянии покоя, из которого меня легко вывести.
Но равновесие быстро восстанавливается, и куски мертвой жизни падают на пол вместе с согнутым пополам листом, что хранит две ноты и тепло рук.
Стрелка вправо - сколько мыслей, сколько открытых люков, что тянут легкость, возвращая к жизни бетонный комок в глазури из тины и холодного тумана, застревающий в животе.
Стрелка влево - будем, как тот невообразимый джентльмен из книжки, что носил гвоздику в петлице, залихватски заломленную шляпу и наклеивал с утра лучезарную физиономию на измученное дурным сном лицо, опускал на сцену, где раздавались душные речи внутреннего голоса, яркий занавес из тяжелых индийских тканей, чтобы притупить взгляд, острый от ледяных, как укол иглы, воспоминаний. Впрочем, это выдумки. Он был добрый малый.
Маятник сломался, и лишь порыв холодного ветра может на секунду его поколебать - стрелка нашла срединный Путь.
И золоченая звезда на её конце.
И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя неудача,
И удача - тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет...
Саша Блок, что бессонной вьюжной ночью твердил заклинанья у ног дамы, закутанной в черную шаль...
Я не хочу греметь доспехами. Я нахожусь в состоянии покоя, из которого меня легко вывести.
Но равновесие быстро восстанавливается, и куски мертвой жизни падают на пол вместе с согнутым пополам листом, что хранит две ноты и тепло рук.
Стрелка вправо - сколько мыслей, сколько открытых люков, что тянут легкость, возвращая к жизни бетонный комок в глазури из тины и холодного тумана, застревающий в животе.
Стрелка влево - будем, как тот невообразимый джентльмен из книжки, что носил гвоздику в петлице, залихватски заломленную шляпу и наклеивал с утра лучезарную физиономию на измученное дурным сном лицо, опускал на сцену, где раздавались душные речи внутреннего голоса, яркий занавес из тяжелых индийских тканей, чтобы притупить взгляд, острый от ледяных, как укол иглы, воспоминаний. Впрочем, это выдумки. Он был добрый малый.
Маятник сломался, и лишь порыв холодного ветра может на секунду его поколебать - стрелка нашла срединный Путь.
И золоченая звезда на её конце.